Айзек Азимов

Это не было прямой схваткой. "Фейнголд и Чарни" рекомендовали терпение, и Эндрю угрюмо пробурчал, что этого добра у него неограниченный запас. Потом юристы начали кампанию по сужению и ограничению поля битвы.

Они выдвинули проект закона, согласно которому люди с протезом сердца освобождались от обязательств по уплате долгов на том основании, что обладание роботизированным органом отрицает принадлежность к человечеству, а вместе с ним и конституционные права человека.

Они вели борьбу умело и упорно, проигрывая на каждом предпринятом шагу, но всегда таким образом, что принятое решение было вынуждено охватить максимально широкий круг последствий, а затем удерживали позиции путем апелляций к Всемирному суду.

На это потребовались годы и миллионы долларов.

Когда было принято решение, окончательно похоронившее их законопроект, де Лонг подвел итоги на торжественной вечеринке по случаю столь знаменательного поражения. Эндрю, конечно же случайно, находился в офисе компании.

- Мы добились двух следствий, Эндрю, - сказал де Лонг, - оба из которых хороши. Во-первых, мы установили, что любое количество посторонних предметов внутри человеческого тела не мешает ему оставаться таковым. Во-вторых, мы так настроили общественное мнение в этом вопросе, что теперь люди горой стоят за широкую интерпретацию принадлежности к человечеству, поскольку ни один из ныне живущих не оставляет надежды на то, что протезология когда-нибудь продлит им жизнь.

- И ты думаешь, что теперь легислатура поддержит мою просьбу?

Де Лонг немного смутился.

- Что касается этого, то тут я не могу быть оптимистом. Остается еще один орган, который Всемирный суд использует как критерий принадлежности к человечеству. У людей органический клеточный мозг, а у роботов - платиноиридиевый позитронный, если он есть вообще. У тебя же, несомненно, позитронный... Эндрю, не надо на меня так смотреть. Мы не знаем, как продублировать работу клеточного мозга в искусственных структурах, содержащих достаточно органики, чтобы удовлетворить требованию суда. Даже ты не сможешь этого сделать.

- И что же из этого следует?

- Конечно, надо сделать новую попытку. Конгрессмен Ли-Хсинг и все большее число других будут на нашей стороне. Президент, несомненно, примет в этом вопросе сторону большинства в легислатуре.

- А у нас есть большинство?

- Нет, до этого очень далеко. Но оно сможет появиться, если люди позволят перенести на тебя свое желание о широкой интерпретации принадлежности к человечеству. признаюсь, что шанс невелик, но если ты не хочешь сдаваться, мы должны на него поставить.

- Я не хочу сдаваться.

Конгрессмен Ли-Хсинг сейчас была гораздо старше, чем в тот день, когда Эндрю впервые с ней встретился. она давно уже не носила прозрачной одежды. теперь ее волосы были коротко подстрижены, а одежда оставляла такое впечатление, словно она соткана из отрезков коротких трубок. И все же Эндрю придерживался, насколько позволяли рамки разумных пристрастий, того стиля одежды, что преобладал во времена, когда он впервые оделся столетие назад.

- Мы продвинулись насколько смогли, Эндрю, - сказала она. – Попробуем сделать еще одну попытку после парламентских каникул, но если честно, поражение предопределено и нам придется сдаться. Все мои последние усилия привели лишь к тому, что мои шансы на предстоящих выборах в конгресс заметно упали.

- Знаю, - сказал Эндрю, - и это меня огорчает. Когда-то вы сказали, что перестанете оказывать мне поддержку если случится то, что уже произошло. Но почему вы этого не сделали?

- Ты ведь знаешь, можно и изменить свое решение. Так получилось, что отказ от тебя стал бы для меня еще более дорогой ценой чем та, которую я была бы согласна заплатить за еще один срок в конгрессе. И вообще, я была членом легислатуры целых четверть века. С меня хватит.

- И мы никак не сможем переломить их отношение, Чи?

- Мы привлекли на свою сторону всех, кто был способен прислушаться. А эмоциональные антипатии остальных - большинства - изменить уже нельзя.

- Эмоциональная антипатия - недостаточно веское основание, чтобы голосовать так или иначе.

- Я это знаю, Эндрю, но они не выдвигают эмоциональную антипатию как основание для принятия решения.

- Если все упирается в вопрос о мозге, - осторожно произнес Эндрю, - то не стоит ли поднять дискуссию на уровень "клетка против позитрона"? Разве нет способы принудить к признанию функциональных различий? Не следует ли нам сказать, что мозг состоит из того-то и того-то? И можем ли мы сказать, что мозг - это нечто, любое нечто, способное к определенному уровню мышления?

- Ничего не получится, - сказала Ли-Хсинг. - Твой мозг изготовлен людьми, а человеческий - нет. Твой мозг сконструирован, а их – результат эволюции. Для любого человека, заинтересованного в сохранении барьера между ним и роботом, эти различия равны стальной стене в милю толщиной и в милю высотой.

- Если бы мы только могли добраться до источника их антипатии – до самой главной причины...

- Прожив столько лет, - грустно произнесла ЛИ-Хсинг, - ты все еще пытаешься понять человека до конца. Бедный Эндрю, не сердись, но тебя толкает на это сидящий внутри тебя робот.

- Не знаю, - отозвался Эндрю, - но если бы я смог заставить себя...

1 (продолжение)

Если бы он смог заставить себя...

Он давно знал, что может прийти к такому решению, и в конце концов оказался у хирурга. Он отыскал такого, чью руки достаточно умелы, то есть хирурга-робота, потому что человеку тут нельзя было доверять, как из-за его недостаточной способности, так и из-за самого намерения сделать операцию.

Хирург не сделал бы такую операцию человеку, поэтому Эндрю, оттянув момент принятия решения и задав несколько печальных вопросов, отражавших его внутреннее смятение, отбросил защиту первого закона, произнеся:

- Я тоже робот.

И затем он сказал твердо, как научился за последние десятилетия говорить даже с людьми:

- Я п р и к а з ы в а ю тебе сделать мне операцию.

В отсутствие первого закона столь твердо отданный приказ того, кто выглядел очень похожим на человека, активировал второй закон в достаточной степени, чтобы одержать победу.

Эндрю был уверен, что охватившая его слабость существует лишь в его воображении. Он уже оправился после операции. Тем не менее он прислонился к стене, попытавшись сделать это как можно более незаметно. Сесть означало слишком явно себя выдать.

- Решающее голосование произойдет на этой неделе, Эндрю, - сказала Ли-Хсинг. - Откладывать его еще раз больше уже не в моих силах, и нам придется проиграть... Все кончится, Эндрю.

- Я благодарен твоему опыту за эту задержку, - сказал Эндрю. – Она предоставила мне то время, в котором я нуждался, и я сделал ход, который должен был сделать.

- Какой еще ход? - спросила Ли-Хсинг с явным беспокойством.

- Я не мог рассказать о нем тебе или людям из "Фейнголд и Чарни". Я был уверен, что меня остановят. Послушай, если весь спор развернулся вокруг мозга, то разве самая большая разница не заключена в бессмертии? Кого всерьез волнует, как мозг выглядит, как устроен или как он сформировался? Главное в том, что клетки мозга умирают; должны умирать. Даже если любой другой орган вживлен или заменен, клетки мозга, которые не могут быть заменены в точности такими же, и, следовательно, не могут не убить при замене саму личность, должны иногда умирать.

Мои позитронные схемы проработали почти два столетия без ощутимых изменений, и способны проработать еще века. Разве фундаментальный барьер не в э т о м? Люди могут терпеть рядом с собой бессмертного робота, потому что им все равно, сколько лен просуществует машина. Но они не потерпят бессмертного человека, поскольку их смертность переносима лишь до тех пор, пока она касается всех. И поэтому они не признают меня человеком.

- К чему ты все это говоришь, Эндрю? - спросила Ли-Хсинг.

- Этой проблемы больше нет. Десятилетия назад мой позитронный мозг был соединен с органическими нервами. Теперь же последняя операция изменила эти связи так, что потенциал моего мозга медленно – очень медленно - начал снижаться.

Поначалу выражение морщинистого лица Ли-Хсинг не изменилось. Потом ее губы сжались.

- Ты хочешь сказать, что теперь умрешь, Эндрю? Но ты не можешь. Это нарушение третьего закона.

- Нет, - возразил Эндрю. - Я выбирал между смертью моего тела и смертью моих стремлений и желаний. Позволить моему телу жить за счет более большой смерти - вот что нарушило бы третий закон.

Ли-Хсинг схватила его за руку, словно собираясь встряхнуть ее. Она остановилась.

- Эндрю, все равно из этого ничего не выйдет. Переделай себя обратно.

- Нельзя. Нанесены слишком большие повреждения. Мне осталось прожить год - или около того. Я дотяну до двухсотлетия своего создания. Я оказался достаточно слаб, чтобы это устроить.

- Но не такой же ценой! Эндрю, ты дурак.

- Если меня признают человеком, то я сделал это не зря. Если же нет, то смерть положит конец моим усилиям, а это тоже чего-то стоит.

И Ли-Хсинг сделала то, чему удивилась сама - она тихо заплакала.

Странно было, в какой степени его последний поступок привлек внимание всего мира. Все, что он сделал до сих пор, не поколебало его. Но в конце концов Эндрю согласился даже на смерть, чтобы стать человеком, и жертва оказалась слишком велика, чтобы ее оказалось возможной отвергнуть.

Последняя церемония была, вполне умышленно, приурочена к двухсотлетнему юбилею. Президент мира должен был подписать акт и сделать его законом, а церемонию собирались показать по глобальному телевидению и транслировать для штата Луна и даже для марсианской колонии.

Эндрю сидел в передвижном кресле. Он еще мог ходить, но с большим трудом.

Перед лицом всего человечества президент мира произнес:

- Пятьдесят лет назад мы объявили тебя стопятидесятилетним роботом, Эндрю. - Он сделал паузу и еще более торжественно объявил: - Сегодня мы провозглашаем вас двухсотлетним человеком, Эндрю Мартин!

И Эндрю, улыбаясь, протянул руку и пожал руку президента.

Эндрю лежал в постели, и мысли его медленно тускнели.

Он отчаянно цеплялся за них. Человек! Он стал человеком! Он хотел, чтобы это была его последняя мысль. С нею ему хотелось раствориться, умереть.

Он еще раз открыл глаза и в последний раз увидел тревожно ожидающую Ли-Хсинг. Были и другие люди, но всего лишь как тени, неузнаваемые тени. Только Ли-Хсинг выделялась из уплотняющейся серой мглы. Медленно, по сантиметру, он протянул к ней руку, и очень смутно и слабо ощутил, как она взяла ее.

Она расплывалась перед его глазами вместе с последними ускользающими мыслями.

Но прежде, чем она исчезла окончательно, к нему пришла последняя мимолетная мысль и задержалась на мгновение перед тем, как все остановилось.

- Маленькая Мисс, - прошептал он, так тихо, что никто его не расслышал.